Преподобный Игнатий Прилуцкий

Много веков в России по смерти великого князя княжение его переходило к старшему в роде: наследовал брат после брата и племянник после дяди. Такой порядок престолонаследия был причиною частых смут и кровопролитий между удельными князьями, домогавшимися великокняжеского престола, а смуты и кровопролития изнурили и ослабили Россию и предали её во власть татар. Видя это, умные князья московские старались переменить древний обычай и, овладевши великокняжеским престолом, стали вводить новый порядок престолонаследия по прямой нисходящей линии от отца к сыну, а чтобы удобнее установить единодержавие, стали с одной стороны ограничивать власть удельных князей, с другой сокращать число самых уделов, присоединяя их под тем или другим предлогом к великому княжению. Все видели благодетельные последствия этой мудрой политики: Россия сплачивалась и укреплялась с каждым годом, Москва росла и делалась истинно царствующим градом, самые татары становились менее страшны; но удельные князья, привыкшие считать себя самовластными и равными великому князю, неохотно мирились с новым порядком вещей и всячески старались отстоять прежние свои права, для чего нередко затевали ссоры и междоусобия с великим князем и входили в сношения с его врагами. Более всех привелось потерпеть от них великому князю Василию Васильевичу Тёмному, которого удельные князья, близкие к нему по крови, лишили было не только престола, но даже и зрения. Но такова была сила многовекового обычая, что и сам Тёмный, благословив великим княжением старшего сына своего Иоанна III, несмотря на собственный горький опыт, четырём братьям его в своей духовной назначил по-прежнему уделы.

Третий из сыновей Василия Тёмного Андрей Васильевич Большой, удельный князь угличский, был любимцем своей матери инокини Марфы. Достигнув совершенного возраста, он в 1470 году вступил в брак с Еленою, дочерью мезецкого князя Романа, и за 13 лет супружества с нею прижил двух сыновей и двух дочерей. Старший сын его Иоанн, родившийся и крещённый в Великих Луках около 1477 года, с самого младенчества своего выказывал необыкновенную сдержанность, несвойственную детям его возраста. «Бяше бо обычаем кроток и смирен сердцем и молчалив в разуме, а не гневлив отнюдь; ни игры ни царского потешения не внимаше, – говорит о нём описатель его жития старец Логгин, – и егда прииде в разум, повелеша его учити божественному писанию и вскоре того извыче».  Мать его княгиня Елена Романовна скончалась 2 апреля 6991 (1483) года, а вскоре после нее и бабка его, мать великого князя инокиня Марфа – 4 июля 6993 (1485) г., особенно покровительствовавшая его родителю и удерживавшая великого князя от строгих мер против братьев. Великий князь был весьма недоволен своими братьями по следующей причине. Андрей Большой и Борис, обиженные, с одной стороны, тем, что Иоанн III присоединил к своему великому княжению уделы двух братьев Юрия и Андрея меньшого, умерших бездетными, и не дал им части из этих уделов, с другой – тем, что новый порядок престолонаследия навсегда лишал их надежды получить когда-либо великое княжение, – по внушению своих приближенных, нередко входили в сношения с врагами великого князя, держали их сторону и принимали к себе недовольных великим князем или провинившихся пред ним.

 

Поражённый потерею любимой матери и как бы предчувствуя свою горькую участь, юный князь Иоанн ещё более предался чтению божественных книг, непрестанно имел в уме своем память смертную, днём присутствовал при всех церковных службах, а ночи проводил в молитве. Высшим наслаждением для него были беседы с людьми благочестивыми, любимым занятием – благотворение и милостыня. В столь юном возрасте, окружённый толпою царедворцев, посреди шума и молвы житейской, он более похож был на инока, нежели на наследника богатого княжения. На дела и почести княжеского звания он не обращал никакого внимания, вообще всё, что не относилось к просвещению разума и спасению души, было для него совершенно чуждо и как бы не существовало. Воздержанный в пище и питии, он и одеваться любил скромно и просто – насколько позволяло ему эту простоту его высокое звание, и более старался украшать себя благими нравами, нежели богатством и пышностью одежд.

 

Когда не стало покровительницы – матери, князь Андрей Васильевич по-прежнему не старался ближе сойтись с великим князем и приобрести его любовь и доверенность, вследствие чего старший брат продолжал оставаться им недовольным, хотя явного разрыва между ними ещё не было и младший брат нередко бывал в гостях у старшего. Так как Андрей Васильевич немало времени гостил в Москве, в 1490 году, через год после этого, приехавши из Углича, 19 сентября был принят великим князем весьма ласково, они казались совершенными друзьями, беседовали искренно и весело и князь Андрей целый вечер провёл во дворце. На другой день великий князь, через дворецкого князя Петра Шастунова, звал брата к себе на обед и, когда тот прибыл, встретил его ласково, провёл в комнату, называвшуюся западнёю, где посидел с ним и, немного поговоривши, вышел в другую комнату; брату он повелел подождать его в западне, а боярам Андрея – идти в столовую гридню, где всех их немедленно взяли под стражу. В то же время к князю Андрею вошёл князь Семён Ряполовский со многими князьями и боярами, обливаясь слезами, он едва мог промолвить Андрею: «Государь, князь Андрей Васильевич! пойман ты Богом, да государем великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, братом твоим старшим». Андрей встал и сказал: «Волен Бог, да государь, брат мой старший, князь великий Иван Васильевич; а суд мне с ним пред Богом, что берёт меня неповинно». Хотя Андрей сидел во дворце с первого часу дня до вечерен, но братья уже не виделись более; после вечерен Андрея свели на казённый двор, оковали цепями и приставили стражу из многих князей и бояр. Тогда же послали в Углич схватить сыновей Андреевых Иоанна и Димитрия, которых также заковали в цепи, свезли в Переяславль 22 сентября и посадили в темницу. Иоанну было тогда 13 лет от роду, а Димитрию – 12. Дочери князя Андрея не тронули и оставили в Угличе на свободе, хотя удел и присоединили к великому княжению. Это показывает, что не вражда и злоба против Андрея заставили Иоанна III принять такие крутые меры и так жестоко поступить со своими родными, а необходимость и польза государственная: нужно было раз и навсегда порешить с крамолами и междоусобиями удельных князей, сделать их своими подручниками и утвердить единодержавие в государстве. Мера жестокая, но необходимая и оправдываемая обычаями того грубого и жестокого века. Сам Иоанн III так объяснил свой поступок митрополиту, когда тот пришёл к нему ходатайствовать за князя Андрея: «Жаль мне брата и очень я не хочу погубить его и на себя положить упрёк; но освободить его не могу, потому что не раз он замышлял на меня зло, потом каялся, а теперь опять начал замышлять и моих людей к себе притягивать. Да это бы ещё ничего; но когда я умру, то он будет искать великого княжения под внуком моим и если сам не добудет, то смутит детей моих и станут они воевать друг с другом, а татары будут русскую землю губить, жечь и пленить и дань опять наложат и кровь христианская опять литься будет, как прежде, и все труды мои остануться напрасны и вы будете рабы татар».

 

Так как Переяславль находился недалеко от Москвы и на самой дороге из нее к Угличу – месту княжения Андрея, а всё это могло напоминать народу об узниках и возбуждать в нём сожаление к ним, чего великий князь, конечно, не желал, то детей князя Андрея скоро перевезли на Белоозеро также в темницу, а сам Андрей скончался в Москве 6 ноября 7002 (1493) года. По смерти родителя юных князей перевезли в Вологду. Не известно, была ли на то воля великого князя или начальствующие и темничные стражи хотели выслужиться перед государем, только и здесь их держали в тяжких оковах и в самом тесном заключении. Всё их имущество состояло из одной иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» – наследства и благословения их от родителя.

 

Чтобы понять всю тягость темничного заключения для юных князей угличских, воспитанных в неге и довольстве, надобно помнить, что такое была тюрьма (темница) у нас в России в XV веке, особенно в таких глухих и отдаленных местах, какими были тогда Белоозеро и Вологда, куда никогда не проникал человеколюбивый и сострадательный взор Государя, откуда не слышны были высшему начальству стоны и вопли узников и где произвол тюремщика мог безнаказанно заменять закон и справедливость. О Вологодской тюрьме известно, что даже в конце XVII века (1694 г.) при Петре Великом многие умирали в ней от голода, тесноты и духоты. Каково же было в ней за 200 лет ранее?

 

В столь юном возрасте исторгнутые из мира и потому не имевшие даже времени и случая испытать его радости, пристраститься к нему и поддаться его увлечениям, лишённые родных и друзей и видевшие около себя только суровые лица своих стражей, – в чём ином могли находить себе отраду и утешение царственные узники, как не в одной только молитве к Богу и к усердной заступнице всех несчастных и страждущих – Матери Божией, святая икона которой всегда находилась пред их глазами? Только сознание своей невинности, вера в Бога и надежда на Его Промысл, всегда премудро и отечески устрояющий пути человека, могли поддержать их, спасти от уныния и отчаяния и даровать им то великодушное терпение, с каким они переносили свое долговременное и тяжкое заключение. Особенно благоверный князь Иоанн, проводивший дни и ночи в молитве, как бы не чувствовал тяготы уз и темничного заключения; он совершенно отрешился от мира и, постоянно имея в уме своем память смертную, достиг такого духовного совершенства и стяжал такое смирение и умиление, что непрестанно проливал слёзы. Когда брат его Димитрий начинал изнемогать, предаваться печали и унынию, он старался утешать его, напоминал ему о Боге, о терпении святых, о будущем воздаянии страждущим невинно и не отступал от него дотоле, пока тот не ободрялся и не переставал жаловаться на своё положение. «Не скорби любезный брат мой, о своих узах и темнице», – говорил он. «Бог внушил дяде нашему, государю великому князю Иоанну Васильевичу позаботиться о пользе душ наших, отлучить нас от сего суетного света, чтобы отнять от нас заботу о нём. Недостойны мы того, чтобы жить нам на сем свете по воле своей, на свободе; будем же молиться о том, чтобы неволя эта послужила нам в пользу, чтобы дал Бог силу с радостью до конца претерпеть её во имя Господа нашего Иисуса Христа, чтобы избавиться нам чрез то муки вечныя. Должны мы помолиться и о государе дяде нашем и о детях его, потому что они сделались ходатаями и виновниками нашего спасения и пекутся о душах и телах наших, приготовив нам это покойное место, чтобы внимать нам себе во псалмах и пении и чтении книг, как отцы святые жили. Не все ли они шествовали путём скорбным, перенося голод и жажду, стужу и наготу, в темницах и ранах и во всяком лишении и, однако, не унывали о том, а ещё радовались? Так и нам подобает, уничижая самих себя, поревновать им благою ревностию, чтобы безропотно подражать их злостраданиям, болезням и терпению. Святых Апостолов побивали камнями, так же и святые мученики потерпели различныя муки, а преподобные отцы сами себя мучили, оставляя отца, мать, жену и детей и весь мир, терпели для Бога и голод и жажду; а мы грешные не сделали ничего доброго на свете, не поревновали житию и страданию святых и потому поистине достойны всякого осуждения и ран и мучения». Так блаженный страдалец смотрел на свою земную участь, как на строение благой премудрости Божией, обращающей и ошибочные дела людския в средства ко спасению; так в чистой душе его за скорбью следовала терпеливость, за терпеливостью – духовная опытность, за опытностью – надежда, а надежда не оставляет в стыде. Одушевляемый ею старший брат утешал младшего, и слова его казались целебным бальзамом для души последнего. Но кто может передать все трогательные, утешительные его беседы, исчислить молитвенные воздыхания и слёзы, постичь его истинно ангельское терпение и самоотвержение? Подобно брату своему, находясь в узах и темнице, перенося с ним одинаковые лишения и скорби и сам нуждаясь в утешении и помощи, он часто должен был забывать о самом себе, чтобы помочь изнемогающему брату и спасти его от отчаяния; когда он успевал в этом, то духовно радовался и это была единственная его радость в течении долговременной, страдальческой его жизни. Других радостей они не имели и не могли иметь.

 

Прошло более тридцати лет, как братья оставили свой красивый и богатый Углич и вместо обширных и светлых родительских палат томились в тесной, мрачной и душной темнице, вместо золотых цепей и других княжеских украшений носили тяжёлые оковы и железные цепи. Немало перемен произошло на свете в это время, не стало и невольного виновника их заключения. Великий собиратель русской земли уже окончил славный свой подвиг для блага отечества и давно занял место подле своего отца под сводами Архангельского собора, – в России царствовал двоюродный брат их великий князь Василий Иванович; сами братья, некогда малолетние дети, не только достигли зрелого возраста, но уже близились к старости. Только в их несчастном положении не было никакой перемены: всё та же тесная и мрачная тюрьма, те же тяжёлые цепи и оковы, те же суровые лица тюремщиков; и не было никакой надежды освободиться от всего этого, подышать вольным воздухом и насладиться свободою. О них никто не думал, не вспоминал, тюрьма должна была сделаться для них могилою.

 

Наступила тридцать вторая весна их заключения, природа видимо пробуждалась и оживала, воздух становился теплее, солнечные лучи сильнее пробивались сквозь узкие окна темницы, долее и ярче освещали мрачную её внутренность, по временам слышалось в воздухе пение птиц, земля с каждым днём всё более и более покрывалась свежей зеленью и цветами. Но и это – лучшее и приятнейшее время года, радостное даже для узников, не радовало ныне князя Димитрия, потому что старший брат его Иоанн, единственный друг и утешитель, был нездоров, с каждым днём становился слабее и слабее и уже несколько дней не мог встать с постели. Напрасно князь Димитрий старался утешить его надеждою на выздоровление; Иоанн не только не верил его словам, но и не желал выздоровления: смерть была для него радостью, окончанием всех его страданий и давно желанною гостьею, которая соединит его со Христом, к Которому постоянно стремилось его сердце, и откроет ему новый мир, где нет ни болезни, ни страдания, ни печали и воздыхания, – оттого он и ожидал её с нетерпением. Одного только сильно желал страдалец – быть постриженным, видеть себя причтённым к лику иноков, по примеру многих своих державных предков; если что несколько смущало и огорчало его – то это любовь и сострадание к брату, для которого узы и темница без него, в полном одиночестве, как он предвидел, будут казаться ещё более тяжкими. Поэтому, забывая собственные страдания, он старался уже слабым и прерывающимся от болезни голосом – утешать и ободрять его. По неотступным просьбам Иоанна призвали в темницу к болезненному одру его Спасо-Прилуцкого игумена Мисаила, который, зная, что блаженный страдалец всю жизнь свою провёл в постничестве и воздержании, в терпении и злострадании, и, видя его пламенное желание, веру и крайнее изнеможение, не только не отказал ему в пострижении, но и облёк его в схиму, нарекши его Игнатием. Новый схимник несказанно обрадовался своему ангельскому образу, пролил благодарственные к Богу слезы и после причащения Святых Таин, осенив себя крестным знамением, со словами: «Господи, в руце Твои предаю дух мой», предал страдальческий дух свой Богу. Он скончался тихо и мирно 45 лет от роду, из них 32 года провёл в темнице. Это было 19 мая 1522 года.

 

Видя кончину брата, князь Димитрий, поражённый тяжкой скорбью, пал на бездыханное тело его и громко зарыдал, целуя и поливая почившего своими слезами, он жалобно говорил ему как живому: «О любезный, о дорогой брат и господин мой! Нынешнее мое расставание с тобою тяжелее и горче для меня всех моих несчастий. Когда я лишился родителя, в тебе имел отца, друга и утешителя и не чувствовал горести сиротства и тягости тюрьмы. А теперь кто утешит меня в горести моего заключения, кто ободрит и развеет скорбь мою? Не знаю, что мне делать, как будет и жить без тебя? Горе мне ныне, отец преподобный! Одного ты меня бедного оставил в этой темнице оплакивать грези мои!» Но в то же время взирая на спокойное и светлое лицо усопшего брата, который казался не умершим, а как бы уснувшим, и обоняя исходившее от тела благоухание, которым наполнилась не только темница, но и прилежащие к ней места, Димитрий переставал плакать и радовался блаженной кончине брата, видя в ней конец его страданиям и нимало не сомневаясь в ожидающем его блаженстве.

 

Как не может укрыться град, стоя на верху горы, так от жителей города Вологды не утаилась святая и подвижническая жизнь, истинно ангельское терпение и незлобие царственного узника, несмотря на то, что по причине строгого заключения его никто почти не знал и не видал. Кроме его высокого происхождения, уже одно то, что он так долго находился в узах и в темнице, не зная за собою никакой вины, невольно внушало каждому уважение к нему и заставляло смотреть на него как на мученика, – оттого, лишь только разнеслась весть о блаженной кончине, все жители города, от мала до велика, собрались к дверям темницы, желая видеть, целовать тело страдальца и отдать ему последний долг – проводить до могилы. Не было позволено это одному тому, кто был любим и сам любил покойного более всех – брату его князю Димитрию; несмотря на его вопли и рыдания, ему не позволили проводить брата далее порога тюрьмы. При звоне колоколов ближайших к темнице церквей и необычном множестве народа игумен Мисаил со всею монастырской братиею и с градским духовенством с великою честью изнесли из тюрьмы тело князя-схимника и направились с ним к соборной церкви Воскресения Христова, где должно было совершиться его отпевание. Как бы взамен того, что вся жизнь угодника Божия сокрыта была во мраке темницы, Господь поспешил прославить его прежде, нежели будет сокрыто в земле его тело. Ещё во время медленного шествия к соборной церкви святые мощи Игнатия начали изливать исцеления. Одна расслабленная женщина по имени Александра, жившая в посаде в приходе св. Георгия, не владела ни руками, ни ногами; услышавши о кончине благоверного князя, она стала призывать его в молитве и просить исцеления от болезни и тотчас же получила исцеление. На другой день, когда выносили из темницы тело святого в собор, она велела вести себя за гробом его и, как только прикоснулась к нему, почувствовала себя совершенно здоровой. По совершении в соборе Божественной литургии и после отпевания игумен Мисаил, в сопровождении всего народа, перенёс тело князя-схимника в свою обитель и положил его в ногах чудотворца Димитрия под церковным алтарём. Здесь, прежде нежели успели предать тело земле, новое чудо засвидетельствовало святость усопшего. Некто Михаил из Прилуцкого села был одержим смертной болезнью и уже отчаялся в выздоровлении; услышав о погребении в монастыре благоверного князя, он велел нести себя в монастырь; в это время пели уже последнюю панихиду над усопшим и лишь только больной прикоснулся к его гробу, тотчас же стал здоров, как будто не был болен. Эти и многие другие чудеса и исцеления, полученные людьми после молитвенного призывания имени благоверного князя Иоанна (Игнатия), убедили всех в его святости, вследствие чего игумен Мисаил, призвавший из того же Прилуцкого села каменщика Давида, велел ему сделать над могилою князя каменную гробницу, по подобию гробницы над чудотворцем Димитрием. Но когда Давид по невежеству своему во время работы сел без всякого уважения на гробницу князя, – в ту же минуту почувствовал нестерпимую боль, та часть тела, которой он так неуважительно прикасался к гробнице, страшно распухла, так что он не мог ни ходить, ни сидеть. Три дня продолжались его страдания, пока он, сознавши свою вину, не пришёл к гробу святого и многими слезами не испросил у него прощения себе; он так же скоро получил исцеление, как и заболел, и, докончивши свою работу, с радостью возвратился в свой дом, прославляя угодника Божия Игнатия.

 

В том же Прилуцком селе жила женщина Соломония, которая не слышала ушами и не видела одним глазом в продолжении 20 лет; узнавши о чудесных исцелениях, получаемых при гробе прп. князя Игнатия, она пришла в монастырь, помолилась святому и, как скоро приложилась к его гробу, тотчас почувствовала себя совершенно здоровой, стала слышать и видеть обоими глазами.

 

Некто Борис Соловцёв, услышавши о погребении в Прилуцком монастыре благоверного князя Игнатия и о чудесах, бывающих у гроба его, привёл в монастырь своего человека Иродиона, который уже год был нездоров глазами, и болезнь, несмотря ни на какие лекарства, всё более и более усиливалась, так что нужно было опасаться, что он скоро совсем ослепнет. По совершении молебствия, когда Иродион со слезами и с верою приложился к гробам прп. Димитрия и князя Игнатия, он тотчас же исцелел и не мог удержаться, чтобы от радости не вскричать о том, что он всё ясно видит по-прежнему.

 

При игумене Афанасии – приемнике Мисаила, скончавшегося в 1538 году, была приведена в Прилуцкий монастырь с Масляной из деревни Павшино женщина Дарья, имевшая скорченную руку, которую пригнуло у неё к персям под пазуху, так что никак не возможно было её разогнуть. Издержавши не мало денег на врачей и лекарства и не получивши от них никакой пользы, она просила игумена и братию испросить ей у святых угодников исцеление от болезни и дала в монастырь немалую милостыню. Видя её усердие и веру, игумен Афанасий приказал ударить в било для собрания в церкви всей братии, братия собрались и, совершив соборное молебствие к преподобным об исцелении болящей, разошлись по своим келлиям. Больную, плачущую и рыдающую, отвели из церкви в гостинную келлию, где она тотчас же забылась и в тонком сне вдруг услышала голос: «Чудотворцы идут». Ей показалось, что в келлии стало необыкновенно светло, двери растворились и преподобные – сперва Игнатий в одежде схимника, а за ним чудотворец Димитрий – вошли в келлию. Прп. Димитрий явился в священном облачении и, обращаясь к Игнатию, сказал: «Отче. Прости сию женщину от её болезни». Преподобный Игнатий подошёл к Дарье и, взявши её за больную руку, сказал ей: «Встань!» Женщина от страха пробудилась и, хотя никого не увидела в келлии, тотчас же почувствовала себя исцелённой и совершенно здоровой. Когда она объявила игумену о случившемся с ней, он вторично собрал всю братию для совершения благодарственного молебствия преподобным за такое дивное чудо.

 

Монах Прилуцкого монастыря Гурий, исправлявший пономарскую должность, долгое время страдал столь тяжкой зубной болезнью, что не мог ни есть, ни пить и совершенно лишился сна. От долговременной бессонницы и болезни он стал как бы вне ума и ходил как помешанный. Однажды ночью очувствовавшись, он пришёл ко гробу прп. Игнатия и со слезами молился о своём исцелении; когда он после молитвы приложился к гробнице его и потёр свои десны находившимся на ней покровом, тотчас же сделался здоров и не чувствовал уже никакой боли.

 

Житие и чудеса прп. Игнатия написаны были вскоре после его кончины, в первой половине XVI века современником его монахом Логгином, который в заключение своего сказания пишет, что он от многого собрал в нём малое, что от гроба прп. Игнатия, как из неисчерпаемого источника, все приходившие к нему с верою получают исцеления, так что «всего не мощно и писанию предати». Мощи прп. Игнатия почивают под спудом среди нижней церкви Прилуцкого монастыря в ногах чудотворца Димитрия, с левой стороны столба, поддерживающего своды. Церковная служба князю страдальцу известна по рукописям XVI века.

 

После блаженной кончины прп. Игнатия судьба брата его, благоверного князя Димитрия, ни в чём не изменилась в сущности, должна была сделаться для него ещё более горькой и не выносимой, так как теперь к тягости тюремного заключения присоединялась ещё и скорбь одиночества: не было уже друга и утешителя, всегда старавшегося предохранить его от уныния и своими благоразумными увещаниями вливавшего мужество и терпение в его сердце. Ожидать сострадания и утешения со стороны было напрасно; если и живы были ещё его сестры и другие родственники, то что они могли сделать в пользу узника против воли великого князя? Да не известно ещё, знали ли они о месте его заключения. Со смертью любимого брата лишившийся последнего утешения в жизни, князь Димитрий не мог без ужаса представить своего положения и свыкнуться с мыслью о своём одиночестве, – падая пред иконою Божией Матери, он со слезами просил Её послать ему смерть для соединения с братом, но ещё долго страдальцу пришлось ожидать её! Через пять лет по кончине прп. Игнатия, когда уже гроб его сделался источником исцелений и широко распространилась слава о его святости и чудесах, сам великий князь приехал в Вологду. Приезд его случился к празднику Рождества Христова, когда было в обычае подавать милостыню и делать некое облегчение ворам и разбойникам, находящимся в заключении, а Василий Иванович для того именно и приезжал, чтобы оказать милости. «Лета 7037 (1528) князь великий Василий Иванович и с великою княгинею был на Вологде и в монастырях у чудотворцев: в Кириллове, на Каменном, в Глушицах, на Прилуке у Спаса, в Корнилиеве и в Павлове пустыни и милостыню велию давал и потешение по монастырем и в град попом. А велел молитися о чадородии, чтобы дал Бог отрод у него был», – говорит летописец. Бывши в Прилуках у мощей прп. Димитрия, Василий Иванович не мог не видеть гроба нового чудотворца, своего двоюродного брата, не мог при этом не вспомнить и о князе Димитрие, томившемся в узах. Казалось, что ищущий себе милости и сам будет милостив, что наступил час освобождения царственного узника, тем более что само Небо свидетельствовало о его невинности и как бы ходатайствовало за него, прославляя прп. Игнатия. Естественно мог ожидать этого и сам Димитрий, но, к сожалению, ему горько пришлось обмануться в своих надеждах. Великий князь, объехав все монастыри, побывав везде и всех одарив, не посетил только узника в его темнице, не только не облегчил его участь, но даже и не полюбопытствовал его видеть, и таким образом оказал близкому родственнику своему явное бессердечие и жестокость. История не ставит в вину Иоанну III заключения брата его Андрея Васильевича, князя доброго и набожного, но нетвёрдого характером и легко поддававшегося советам других, а потому ненадёжного и опасного для великого князя. Это было делом политической необходимости и государственной пользы. Но для Василия Ивановича какая была необходимость в заключении князя Димитрия, ничего не имевшего, всеми забытого и оставленного? Чем он мог быть опасен Василию? Бесцельное, невызываемое никакими побуждениями содержание князя Димитрия в темнице и узах не должно ли лечь неизгладимым, чёрным пятном на царствование Василия?

 

Приезд великого князя в Вологду, возбудивший в князе Димитрие столько несбывшихся надежд, был для него хорошим уроком забыть о мире, как мир забыл о нём, и всем сердцем прилепиться к единому Господу, терпеливо перенося возложенный на него крест и от Него единого ожидая себе помощи и спасения. Урок этот не остался бесплодным для узника. Уже по смерти Василия, в малолетство сына его Иоанна IV, боярская дума, по настоянию тогдашнего правителя государства, доброго и просвещённого князя Ивана Фёдоровича Бельского, в 1540 году сняла с узника (ему было тогда более 60 лет) оковы и велела пустить в его тюрьму более света и воздуха, но и тогда не отворила ему темницы и не возвратила свободы. Пробыв в заключении целых 50 лет и как бы заживо погребенный, он был забыт всеми, так что и время кончины его осталось неизвестным. «А брат его (Игнатия) благоверный князь Димитрий Андреевич, после его пожив лета довольна добрым и богоугодным житием, преставися ко Господу и погребен бысть в том же монастыре при ногах брата», – говорит летописец, не упоминая ни о годе, ни о месяце и дне его кончины. Кончина благоверного князя последовала около половины XVI века, а так как в начале XVII века Прилуцкий монастырь подвергался неоднократным грабежам и разорениям, во время которых все архивы и записи были сожжены и уничтожены, то и не известно, были ли какие чудеса и исцеления от его гроба. Однако он вместе с братом своим Игнатием был помещён митрополитом Евгением в список угодников Божиих, почивающих в Вологодской епархии, а также и в историческом словаре святых, прославленных в Российской Церкви (С.-Петербург, 1836 г.). Вериги его доныне хранятся вместе с веригами преподобных Димитрия и Игнатия, а над могилою его устроена была гробница, подобная гробницам преподобных. Так как она находилась на восток, очень близко к алтарю и при устроении церкви во имя прп. Димитрия препятствовала постановке иконостаса, то, вероятно, в это время (1641 г.) и была снята.